Не можем обойти вниманием тему, практически не рассматриваемую до сих пор, но по своей актуальности занимающую одно из лидирующих мест.

 

— изначально Тевтонский Орден был ближайшим союзником Польши – это был религиозный союз против язычников, в этом союзе единство религиозных задач преобладала над этническими различиями;

 

— в той же Ливонии во времена, когда Ревельской (Таллиннской) областью завладели Датчане, настоящего военного конфликта с Ливонским Орденом не последовало – Ревель был выкуплен Ливонским Орденом у Датчан за деньги, одолженные ему Тевтонским Орденом. И в этом случае религиозная общность конкурентов преобладала над их этническими различиями;

 

— история Северной Европы 13-14 веков не знала фактов, когда Тевтонский или Ливонский Орден начинал настоящую войну против единоверцев-католиков. Исключительный пример Польши, разорвавшей союз с Тевтонами и принявшей в союзники окрепшую Литву, это единственный пример чисто территориальной, а не религиозной войны Тевтонского Ордена. Да и причина ей очевидно – изменчивость Польши.

 

Таким образом, завоевательный мотив войн Тевтонского и Ливонского Орденов в Прибалтике был только параллелен религиозному, но одного завоевательного мотива было недостаточно, чтобы начать войну против кого бы то ни было. Завоевательный мотив вступал в свою силу только при наличии мотива религиозного – пусть это была война с язычниками, или с Православными «еретиками», но эти язычники и «еретики» обязательно должны были присутствовать.

 

Генрих Латвийский начинает войну с Литвой в 1184-4486 годах (смотри здесь «Генрих Латвийский. Хроника Ливонии. О Литвинах как о врагах», 5,2,). Герман Вартберг начинает войну с Литвой в 1250 году (смотри здесь «Герман Вартберг. Хроника Ливонии. О Литвинах как о врагах», 5,1,). Петр из Дусбурга начинает войну с Литвой в 1260 году грандиозной битвой в Куронии, а начало системной войны относит к 1283 году (смотри здесь «Петр из Дусбурга. Хроника земли Прусской. Война с Литвой», 3.1. и 3.5.).

 

Все три автора единодушны в религиозных причинах такого системного напряженного военного конфликта.

 

— если война была обусловлена религией, можно ли ее было предотвратить?

 

— как на ВКЛ отразилась в будущем война с Тевтонским и Ливонским Орденом, оттягивавшая многочисленные ресурсы с других внешнеполитических направлений?

 

А попутно выделим факты, указывающие на национальность Великого Князя Литовского Ольгерда.

 

Несмотря на нашу справедливую критику «перевода, сделанного при Царе Петрухе» (смотри здесь «Герман Вартберг. Хроника Ливонии. О Литвинах как о врагах», раздел 1.5.), не можем пройти мимо его совершенно справедливого примечания № 7. Этот комментарий актуален и до сих пор. Приводим его без сокращений и изменений.

 

С 1315 года Гедимин является первенствующим литовским князем и к концу своей жизни имел некоторое право титуловаться великим князем литовскими и русским, так как юго-западная Россия (называвшаяся Русью по преимуществу) признавала уже власть его над собою. Безспорно, что Гедимин был замечательный воин и правитель, умевший сообразоваться с обстоятельствами времени. В подчинившихся ему землях, он везде оставил старый порядок, посажал только своих наместников и гарнизоны по городам. Проживая в Вильне, городе, им же основанном, он старался о привлечении ганзейских купцов в Литву, о привлечении ремесленников и мастеровых в свои города, вообще заботился о наряде в своих землях, которыя он так или иначе собрал в нечто целое, след., произвел в Западной России то же самое, начало чему в Восточной России положили князья московские одновременно с ним.

 

Он умер в 1339 г., оставив семерых сыновей, именно: от первой жены: Монтвида князя карачевскаго и слонимскаго, скоро умершаго после отца, Нариманта — Глеба (князя туровскаго и пинскаго, убитаго в деле, на реке Страве, как пишеть Вартберг); от второй жены Ольги, русской княжны, Гедимин оставил Ольгерда, который, женившись на дочери князя витебскаго, получил Витебск и княжество витебское в приданное за женою, и Кейстута, князя троцкаго. От третьей жены, Еввы, также княжны русской, Гедимин оставил Любарта — Владимира (князя волынскаго), Кориата-Михаила (князя новогрудскаго) и, наконец, Евнутия (князя виленскаго).

 

Из семерых гедеминовичей самые способные и самые энергические были Ольгерд и Кейстут. Всю жизнь свою они жили между собою очень дружно, а русский летописец (Никон. III, 174) про Ольгерда замечает, что он был очень умен, говорил на разных языках, не любил забав, и занимался делами правительственными день и ночь, был воздержен, вина, пива, меду и никакого хмельнаго напитка не пил, и от этого приобрел великий разум и смысл, коварством своим многия земли повоевал и увеличил свое княжество.

 

Ольгерд и Кейстут, сговорившись между собою, решились изгнать Евнутия из Вильны. Кейстут, не дождавшись прибытия Ольгерда, занял Вильну, захватил Евнутия в плен, и когда Ольгерд пришел из Витебска, то сказал: << Тебе, Ольгерду, следует быть великим князем в Вильни, ты старший брат, а я с тобою буду жить за одно». И посадил Кейстут Ольгерда на великом княжении в Вильне, а Евнутию дали Изяславль (по русским же известиям, Евнутий из Вильны бежал в Псков, оттуда в. Новгород, из Новгорода в Москву к тогдашнему князю Симеону Гордому, здесь был крещен и назван Иваном). Потом оба князя уговорились между собою, чтобы всей братьи слушаться Ольгерда, и условились: что добудут — город ли, волость ли, все делить по полам, и жить до смерти в любви, не мыслить лиха одному на другаго. Ольгерд и Кейстут поклялись в том, и сдержали слово.

 

Ольгерд явился самым опасным противником Восточной России и, быть может, явился бы действительным князем обеих половин России (восточной и западной), если бы тевтонский орден из-за Немана и ливонская отрасль ордена из Курляндии не отвлекали его от Москвы и русских князей. Но в том то и дело, что ливонские рыцари, по усмирении рижан в 1330 году, когда развязались с опасным своим соперником, в лице горожан, тотчас же начали усиленныя действия против Пскова и Литвы, а тевтонские рыцари, после окончательнаго покорения Пруссии в 1283 году, открыли наступление на Литву из за Немана с прямою уже целию покорить своей власти литовцев точно так как, как покорили пруссов. Известно, что замыслы ордена не удались: ливонские братья не покорили Пскова, не смогли утвердиться в Литве и прусские братья, но, чтобы отбиваться от рыцарей, Ольгерду и Кейстуту приходилось напрягать все свои силы, приходилось оставлять московских князей в покое в самыя критическия для них минуты. Восточная половина России не подпала власти предприимчиваго Ольгерда, именно вследствие того, что тевтонские рыцари, стремясь покорить Литву, отвлекали силы Ольгерда от московских пределов на Неман.

 

Во второй половине 19 века в Академии Наук Российской Империи эти штампы и стереотипы также присутствовали.

 

Таким образом, единственный на данный момент времени перевод на Русский язык «Хроники Ливонии» Германа Вартберга был выполнен официальным переводчиком Академии Наук Российской Империи во второй половине 19 века. Этот перевод прошел все этапы обязательной научной и политической цензуры своего времени, отражал в себе принятые на тот момент академические и политические штампы и стереотипы.

 

Иными словами, переводчик, давая свои комментарии к своему переводу, мог пользоваться только системой базовых понятий и представлений всей Академии Наук Российской Империи образца второй половины 19 века, иначе его примечания не опубликовали бы никогда.

 

Российская историческая наука конца 19 века в лице «переводчика от Царя Петрухи» также не знала никаких Альгердасов, Гедеминасов, Наримунтасов и, подчеркнем особо, для нее тем более не существовало совершенно вымышленного Кястусиса. Несмотря на наличие обязательных стереотипов академической науки Российской Империи 19 века, политизированные штампы еще не распространялись на имена Великих Князей Литовских и все они писались без вымышленных Летувских окончаний.

 

От себя добавим – в Российской научной периодике политизированные Летувские окончания еще не распространялись на все Литовские имена собственные, этнонимы, гидронимы и топонимы, все они писались с соблюдением максимальной исторической достоверности. Если в оригинале отсутствовали Каунас и Вильнюс – они отсутствовали и в Российских статьях. В этом плане «переводчик от Царя Петрухи» полностью адекватен.

 

Таким образом, во всех оригиналах базовых летописей и в научной литературе второй половины 19 века мы видим Ольгерда, а не Альгердаса.

 

В двух словах воздадим справедливые похвалы переводчику, сделавшему столь четкий комментарий, в котором он метко и доходчиво изложил политическую обстановку, сложившуюся в Литве, Руси и Московии во второй половине 14 века. Глубина и емкость фраз для творения второй половины 19 века поражают – нам нечего к нему добавить, мысль доведена до читателя максимально четко.

 

Итак, Ольгерд был альтернативой Москвы в собирании восточно-славянских земель.

 

Мы совершенно не допускаем мысли о том, что Российская историческая общественность, во все времена отличавшаяся исключительной самовлюбленностью, тем более во времена Империи, могла допустить мысль о том, что какой-то там Альгердас, Летувец-Жемайтец, «... явился бы действительным князем обеих половин России ...».

 

Представьте себе хоть на мгновение – Летувисы-Жемайты в Кремле! Да это для Россиян не «альтернатива», это для них самое «кошмарное иго»! Да за то, что какой-то там переводчик посмел Жемайта-Летувиса Альгердаса выставить «альтернативой» Москве, а не «кошмарным игом», повесили бы на Красной площади тут же и сразу, а всю Академию Наук разослали бы по всем Сибирским закуткам!

 

Обе половины России в представлении Россиян всех времен – это только Славянские половины и никакие другие, только о выходцах из этих «половин» позволительно говорить как об «альтернативах» Москве. Для понимания этого штампа-стереотипа существует другой общеизвестный штамп-стереотип о Монголо-Татарском иге – когда Москвой правили Татары, тогда было «иго», неужели для Жемайта-Летувиса Альгердаса могло быть исключение в виде «альтернативы»? Конечно, нет, если бы Ольгерд для Российских историков 19 века был Жемайтом-Летувисом Альгердасом, мы бы прочитали совершенно иной комментарий 7.

 

Итак, стереотипным штампом в Российской историографии второй половины 19 века было представление об Ольгерде как выходце из «Западной» части некоей России, то есть как о Славянине.

 

Также очевидно, что и «западная» и «восточная» части России являются Славянскими.

 

Таким образом, Литва в стереотипном представлении исторической науки Российской Империи второй половины 19 века – Славянская страна, расположенная к западу от Москвы.

 

Беларусы-Литвины коверкать имени Гедемина на свой лад не стали. Но у Беларусов-Литвинов, в отличие от Летувисов-Жемайтов, есть очевидные козыри, по которым Гедемин с большой долей вероятности может быть отнесен к Славянам.

 

У Гедемина был брат со Славянским именем Воин, Княживший в Славянском Полоцке примерно с 1326 по 1334 годы, то есть уже обязанный знать Славянский язык и понимать Славянскую культуру. У Воина был сын с еще более Славянским именем Любка. Этот самый Воин вместе с Князем Минским Василием и Князем Федором Святославовичем участвовал в посольстве Великого Князя Литовского Гедимина в Новгород для заключения мирного договора с Новгородцами и Ливонским Орденом. Наличие имени Воина в таком серьезном посольстве четко указывает на его Славянскую принадлежность и этническую и идейную родственность удельным Князьям Василию и Федору Станиславовичу. Также очевидно, что единственным их различием было то, что Воин был язычником, а Василий и Федор – Православными, во всем другом они прекрасно понимали друг друга.

 

Таким образом, по брату Гедемина Воину, по племяннику Гедемина Любку можно вывести, что и сам Гедемин был Славянином. Это единственные сведения, которые касаются этнической принадлежности Гедемина, и эти свидетельства указывают совсем не в пользу Летувисов-Жемайтов. Все попытки показать Гедемина как некоего Гедеминаса из числа Летувско-Жемайтской нации беспочвенны и несостоятельны по причине полного отсутствия доказательств.

 

Таким образом, Ольгерд являлся по матери как минимум наполовину Славянских кровей, наверняка получил соответствующее воспитание, хотя бы второе, наверняка говорил по-славянски. Матерью Ольгерд наверняка был привит к системе Славянских ценностей.

 

Креститься в Православие Ольгерд мог только в традициях Киевской Православной церкви.

 

Таким образом, будучи крещенным по обычаям Киевской Православной церкви, Ольгерд обязан был знать не только Славянский язык, но и Славянскую Православную систему ценностей.

 

Неужели в случае, если бы Ольгерд был Альгердасом, он позволил бы так исковеркать свое имя? Боже, товарищи Летувисы, ну не будьте же такими наивными и смешными!

 

Таким образом, личная печать Ольгерда четко свидетельствует, что он, будучи Великим Князем Литовским, сам себя никаким Альгердасом не считал, он считал себя Олгером.

 

Как могут Псковичи пригласить к себе некоего Летувиса-Жемайта Альгердаса? Да конечно же нет – Псков приглашал к себе в союзники Литвина-Беларуса Ольгерда, такого же Славянина, как и они сами.

 

Таким образом, по факту приглашения княжить в Псков легко читается Славянская общность Ольгерда с Псковичами.

Был женат дважды, на дочери Витебского Князя Марии Ярославне и Юлиане Тверской. Наличие Славянских жен подразумевает, что у них, помимо общего языка общения, была единая система Православных ценностей. В целом же наличие межэтнических браков между правящими династиями Москвы и Литвы служат доказательством того, что разговорный бытовой язык и там и там был Славянский. «Собрание древних грамот и актов городов Вильны, Ковна, Трок, Православных монастырей, церквей, и по разным предметам. Часть 1. Вильно, в типографии А. Марциновского, 1843». Стр. 11 дает перечисления всех родственных браков Литвы и Московии: «... Вспомним также о родственных связях между Русскими и Литовскими Князьями ... Исчислим важнейшие. Дочь Миндовга была за Шварном Даниловичем, Князем Хелмским. Три дочери Гедемина были за Князьями Дмитрием Михайловичем Тверским, Симеоном Иоанновичем Великим Князем Московским и Гергием Андреевичем Галицким. Дочери Ольгерда: Агриппина за Борисом Суздальским, Мария за Давидом (неизвестно каким), Елена за Владимиром Андреевичем Храбрым, Феодора за Святославом Звенигородским. Дочь Кейстута Мария за Иоанном Михайловичем Тверским. Дочь Витовта Софья за ВасилиемДмитриевичем Великим Князем Московским. Вторая жена Гедемина Ольга происхождением Россиянка. Обе жены Ольгерда были Русские: Мария Княжна Витебская, Иулиания Александровна Тверская. От Иулиании Тверской Ольгерд имел сына Ягайло женатого на Ядвиге, от которого происходит дом Ягеллонов, царствовавший в Польше. Великий Князь Литовский Александр, в последствии Король Польский, имел супругу Елену дочь Великого Князя Иоанна Васильевича Московского. Эти союзы и множество им подобных, соединив узами родства правителей двух народов, без всякого сомнения должны были утвердить связи и сношения между иих подданными ...». На каком языке разговаривали перечисленные пары в быту?

 

По наличию Славянских имен у сыновей Ольгерда в эпоху, когда слово мужа являлось определяющим, указывает, что сам Ольгерд был Славянином. Возврат во втором браке к языческой традиции именования детей до сих пор остается загадкой для историков. Но ответ на вопрос, на каком языке общались между собой Андрей и Дмитрий с Ягайло и Скиргайло очевиден – только на Славянском хотя бы потому, что они были уже на 3/4 славянами по крови и со всех сторон были окружены только Славянами.

 

Таким образом, все лица, привлекавшиеся Ольгердом в качестве иностранных послов, принадлежали к удельной Славянской знати. А разве мог «завоеватель» Летувис-Жемайт Альгердас так всецело доверять свою внешнюю политику представителям «порабощенной» нации? Неужели он не боялся предательства в пользу того же Дмитрия Донского, чтобы попросить его сбросить «поработителя» Альгердаса? Да такого по определению быть не может!

 

Он за 1375 годом свидетельствует, что во время вторжения под Ливонский Динабург Кейстута «... лежали убитыми по дороге, вблизи замка Динабурга, двое Русинов [Ruteni] – один по имени Андрей, сын одного великого боярина из Витенбеке [magni satrape de Vitenbeke – большого наместника из Витебска], который держал себя как Король, другой же – великий боярин из Полоцка по имени Радеке, из свиты Короля [magnus satrape nomine Radeke de Plotzko – большой наместник именем Радек из Полоцка] ...».

 

В упомянутых Андрее и Радеке (именительный падеж – Андрей и Радек) мы никого кроме Славян узнать не можем. Мало того, они, с огромной долей вероятности, были Христианами.

 

Таким образом, сам Ольгерд в родной ему Витебск и важнейший Полоцк ставил не каких-то там Летувисов-Жемайтов, а Славян.

 

«Хроника Литовская и Жемайтская» около 1370 года свидетельствует, что «... Ольгерд ... въехал в замок Московский добровольно открытый, там же в церкви Князя Дмитрия приветствовал и, отдавая ему красное пасхальное яйцо, говорил: "Видишь, Князь Дмитрий, кто из нас раньше на войну встал" ...». Это не что иное, как стереотипная мысль, что как Литовский, так и Московский Великие Князья разговаривали между собой на Славянском языке, никакой Летувский-Жемайтский не подразумевался ни в одном первоисточнике.

 

Стереотипным для всех внутренних летописцев языком общения Ольгерда с представителями других Славянских этносов являлся только Славянский.

 

— всем описанным выше критериям;

 

— отсутствию хоть каких-либо сведений о том, что он Альгердас и принадлежит к этносу Летувисов-Жемайтов.