Мы склонны разделять «Баркулабовскую летопись» на три периода летописания. Начинается летопись с «сухого исторического» периода с 1545 до 1564 годы, где сведения приведены в виде единичных отрывочных исторических сведений масштаба страны (Брестский сойм, захват Полоцка Иваном 4-ым Ужасным, легендой основания Могилева). Вторая «живая народная» часть начинается от 1564 и заканчивается последними строками, датируемыми 1608 годом. Третья часть датируется 1635 годом и представлена единственным последним абзацем, повествующим о событиях, когда Королю Речи Посполитой Владиславу под Смоленском сдался полководец Московский Шеин.

 

На основании изучения первоисточника, приведенного в Полном Собрании Русских Летописей, т. 32, мы заключаем следующее:

 

1. Летопись за исключением последнего абзаца писана одним человеком.

 

На эту мысль наталкивает факт, что основной материал, представленный второй частью, писан единым живым народным стилем за период в 44 года, то есть на протяжении жизни человека. Почти без сомнений мы признаем, что этот человек перед началом своего прижизненного летописания посвятил начало своего труда сухому изложению важнейших событий, которые он помнил из раннего детства и которые еще оставались на людской памяти.

 

2. Летопись писана человеком, не родившимся в данных местах.

 

К такому выводу наталкивает полное отсутствие данных об этой земле в период до фактического начала летописания в 1570 году. Учитывая педантичную по тем временам обстоятельность автора при описании событий местного масштаба трудно себе представить, чтобы он упустил важнейшие события, предшествовавшие его жизни в родных краях, которые он с большой охотой и любовью описывал.

 

Он повествует, как создавалось Баркулабово: в 1564 году был заложен замок паном Баркулабом Ивановичем Корсаком в честь своего имени, в 1568 году была заложена церковь Святого Духа, в те же времена окрестности были заселены крестьянами из сел, лежащих за 30-40 километров на северо-восток от Баркулабово. Мы склонны думать, что он не был уроженцем и тех мест, о чем ниже.

 

3. Летопись была писана служителем Баркулабовской церкви Святого Духа.

 

Такой вывод делается на основании частого упоминания настоятеля этой церкви отца Филиповича, великолепного знания всех православных новостей государства и окрестностей, включая точные даты смерти и места захоронения православных служителей. То, что это не сам отец Филипович говорит факт, что о нем говорится только в третьем лице и только в контексте, что этот человек явно представляется автором как отдельный, отличный от автора, персонаж.

 

Мы склонны думать, что автором «Баркулабовской летописи» был дьякон Баркулабовской церкви, то есть второе ее лицо. Как лицо в таком церковном звании, он обязан был пройти курс соответствующего церковно-приходского обучения, и потому мы считаем, что он был направлен в Баркулабовский православный приход из других мест в 1570 году, то есть спустя 2 года после заложения Баркулабовской церкви и, вероятнее всего, к моменту ее окончательной постройки.

 

Самым весомым аргументом в пользу нашей версии является следующий эпизод:

 

«... В году 1599 в месяце мае 27 числа прямо в седьмую субботу в полдень в месте Баркулабово пришла к церкви Баркулабовской дочка жидовки Марьямки, арендаторки Баркулабовской, именем Стирка, и очень слезно умоляла и просила священника Баркулабовского Федора Филиповича именем бога, чтобы была перекрещена в веру христианскую. [Ее в ответ спрашивает, по-видимому, священник Баркулабовский Федор Филипович] Если же породнившись с панами нашими, с боярами, землевладельцами, со шляхтой и с урядником баркулабовским паном Федором Плетинским, через письмо святое и придя до паперти, если действительно имеешь желание христианкой быть, а не для хитрости, лишь бы за которого человека христианского замуж выйти, или для желания поиметь собственность, или по правде. Та жидовка по имени Стирка такими словами отвечала, стоя перед церковью перед всеми знатными панами и перед народом христианским: «Уже я, паны мои, уже давно с молодости моей, a Вернее всего уже полтора года как сама то решила, прося со слезами господа бога, и кладя честный святой крест, ложась и вставая, на лице своем, чтобы мне дал увидеть христианкой стать, c желанием и с великой радостью того желаю – христианскую веру иметь ...».

 

По нашему глубокому убеждению, это мог написать, во-первых, очевидец, во-вторых, не в коем случае отец Федор Филипович, в-третьих, только служитель Баркулабовской церкви. Скорее всего, он стоял прямо за отцом Федором Филиповичем как второе духовное лицо Баркулабовской церкви.

 

Почему именно дьякон, а, например, не псаломщик? Наши предположения основаны лишь на том, что дьякон являлся человеком куда более образованным.

 

4. Летописание производилось не регулярно, есть явные признаки того, что за один раз автор описывал несколько лет. Например: «... а это было предзнаменование – впереди будешь читать год Христа 1602, 1603 ...».

 

5. Автор летописи скончался поздней осенью 1608 года.

 

Именно здесь резко прерывается повествование. Кроме того, по скупому и неточному описанию 1608 года вслед за пространным 1607 годом мы подозреваем о продолжительной болезни автора, окончившейся летально в конце 1608 года.

 

6. Первичная рукопись утеряна, но была переписана начисто в 1660-ых годах.

 

Об этом свидетельствует бумага, на которой писана летопись: последние листы рукописи имеют бумажный знак петуха в гербовом щите и над щитом литеры SOLA, который датируется 1660 годом.

 

7. Последний абзац о событиях 1635 года под Смоленском писал очевидец этих событий и переписчик всей летописи.

 

На это явно указывает удивительная осведомленность о трофейных пушках, доставшихся Королю Владиславу под Смоленском: их названия, количество и размеры. Это мог знать только очевидец, и это его воспоминание было самым значимым в его жизни, которым он счел нужным дополнить первоисточник.

 

Мы предполагаем, что этот очевидец, по всей видимости, был писарем в армии Короля Владислава и одновременно являлся армейским церковнослужителем или ставший им в последствии. Именно при таких условиях он должен был досконально знать трофеи 1635 года под Смоленском, а также получить доступ к Баркулабовским церковным архивам и переписать утерянный первоисточник «Баркулабовской летописи». Переписывал он ее будучи уже в немолодом возрасте – интервал между 1635 годом (событий под Смоленском) и 1660 (самым ранним, когда могла быть переписана летопись) составляет 25 лет.

 

«... Было веселье в Москве и было на том веселье литвы, руси и поляков, волынцов [много] ...».

 

«... Там же на тот съезд съезжались паны русские, прусские, жемайтские, мазоветские, подляжские, волынь, литва, поляки, от всех земель и поветов панство вельможное, панство знатное, всяких вер, всяких языков ...».

 

Присутствует не только вольное перечисление земель, но и свободное перечисление городов: «... Там же была читаная инструкция для посольств со всех земель и поветов земель Волынских, c Подолья, c Подгорья, с Руси, из Литвы, из Львова, из Киева, из Перемышля, из Пинска ...».

 

В этих эпизодах он подчеркнуто игнорирует принятую в те времена иерархическую значимость отдельных федераций в Речи Посполитой. Так, Литва и тем более Польша у него следуют в конце, когда более близкие к его родным Могилевским местам земли он ставит впереди. Тем ценнее его сведения, в которых он четко относит Могилев к Литве. Следующим событиям он был очевидец:

 

«... Того же года [1583] большое множество страшных и великих чудес господь бог решил показать: громы и грады великие, сухость, морозы едва не все лето были в Литве. От великого мороза на поле в колосьях жито посохло, многие дома панов знатных от молний великих погорело, зимой от морозов и метелицы по дорогам многое множество людей убогих, а также и купеческих умерло. A летом великий зной был: жито, ярь, трава, также растения огородные – все погорело в Литве, а особенно около Минска, около Вильни. Люди убогие от бесхлебья на Русь давались – молодцы, жены, девки, много на Русь и на Украину уходило ...». То есть пережитые лично автором события, дополненные словами очевидцев, случились на Литве в целом и в Могилеве в частности.

 

«... Также в Минске и по всей Литве там солдаты, татары, которые выехали из Швеции, по тех местах приставство брали ...». В Могилеве также войска стояли, а это равносильно знаку равенства между понятиями «Могилев» и «Литва».

 

«... Того же года [1583] большое множество страшных и великих чудес господь бог решил показать: громы и грады великие, сухость, морозы чуть ли не все лето были в Литве ...». Этим стихийным бедствиям свидетелем был сам автор, живший под Могилевом.

 

В следующем эпизоде автор повествует о видимых лично им военных приготовлениях: «... Теперь же начали войска к царю Дмитрию [Московскому] прибывать, войска великие, войска сильные. Отсюда из Литвы Руцкий с ротой, Лисовский, Велемовский, Сапега и других много. А с Украины роты великие: князь Вышневецкий с ротой, князь Ружинский с ротой. Там же волынских, подольских знатных панов с ротами [много]. A из Польши пан Стадницкий с ротами великими ...». Словосочетание «отсюда из Литвы» автор читает буквально – с тех мест, где он жил, где его родина.

 

Все вышеперечисленные эпизоды указывают на то, что автор самостоятельно причислял себя и Могилев к Литве. А следующая цитата явно указывает на то же самое, но уже с позиции официального государственного землеустройства: «... Года 1600, месяца августа 8 дня с понедельника на вторник пан Лев Сапега, канцлер Великого княжества Литовского, староста могилевский ...». То есть Могилев явно был составной частью Литвы.

 

«... Жигимонт Третий, божьей милостью король польский, великий князь литовский, русский, прусский, жемайтский, мазоветский, инфлянтский, королевства Шведского родной дядя ...».

 

«... Стефану [Баторию], божьей милостью королю польскому и великому князю литовскому, русскому, прусскому, жемайтскому, мазоветскому, князю семиградскому ...».

 

Уже из этого можно заключить, что первые роли в администрировании Речи Посполитой отводились Полякам, потом – Литвинам, Жемайты в этой иерархии занимали только пятое место. А следующий приводимый эпизод о выборах Короля Речи Посполитой после смерти Стефана Батория четко указывает, что фактически все политические решения принимали Поляки и Литвины, и никто больше:

 

«... Года от божьего рождения 1587, месяца июня 7 дня. Послы шли московские до Варшавы короля выбирать на королевство Польское после смерти короля Стефана [Батория]: боярин и наместник коломенский, великий пермский Степан Васильевич Годунов, боярин и наместник коломенский Федор Михайлович Троекуров ярославский, печатник и ближний дьяк царский Василий Яковлевич Щолканов, думный дьяк Дружина Пантелеев Петелин. На том же сейме Варшавском ничего доброго не решили, потому что между панами была великая размолвка: поляки выбирали Максимилиана, короля христианского, литва выбирала князя московского, кролевая выбирала королевича шведского, и затем разъехались, не постановивши ничего доброго ...».

 

Здесь мы видим, что правом выбора первых лиц государства обладали только две нации – Поляки (указаны дважды, так как «Кролевая» есть синоним Польши, широко употреблявшийся вплоть до начала 20 века к подданным Польской Короны), и Литвины. Заметим, что каждая нация была самостоятельна в своем выборе. Иными словами, данный эпизод указывает, что в конце 16 века, во-первых, политическая власть была в руках только двух наций, и, во-вторых, эти нации имели фактически равные права.

 

В следующей цитате фактически ставится знак равенства между Троками и Литвой через гетмана Радзивила:

 

«... Тут же войско литовское пана Радзивила трокского, гетмана литовского, до Могилева в погоню за казаками привлекли людей рыцарских конных вооруженных, татар 4000, литвы 14 000. Над теми людьми был гетман по имени Николай Буйвид ...».

 

В следующей цитате мы имеем, что паном в Троках был славянин Любенский, с большой долей вероятности, что не Русин, а именно Литвин:

 

«... В том же году пан Любенский и пан трокский умер, и пану Льву Сапеге волость пана Любенского досталась ...».

 

В следующем эпизоде автор переносит нас на заседание Священного Синода в Бресте, где делает упор на длительные переговоры высшего руководства из Киева, Троков, Волыни, а также канцлера ВКЛ. Это опять-таки прямо противопоставляет Троки Жемайтии, приближая этот город к Литве:

 

«... Был синод в Бресте в 1593 году, октябре месяце 16 числа ... Того дня не рано, в среду, прибыл в Брест его милость пан воевода трокский, и тут же прибыл к его милости князю и воеводе киевскому [князь и воевода Киевский – одно лицо] ... В четверг заседали князь и воевода киевский с сыном княжичем, воеводой волынским, очень рано на рассвете у его милости пана воеводы трокского [заседали у воеводы Трокского], и были там часов полных больше пяти до полудня. Туда же приехал пан канцлер c подскарбным и шли прямо к воеводе трокскому, где и князя застали и снова время не малое там убили ...».

 

Князья по определению пользовались услугами только самых престижных профессионалов. А неужели упомянутому бакалавру Лаврентию Зизанию, обладавшему совершенными знаниями русского языка, не нужно было постоянно практиковаться в нем в Вильно?

 

Спорным в этой цитате является само понятие русского языка. Под ним тогда подразумевали и литвинский, так что какому языку обучали князя Исакия Богдана – не известно. Автор не делает пояснений, на каком языке говорил он сам, но по контексту повествования можно предположить, что сам он также говорил на этом «русском». В это же время в среде исследователей «Баркулабовской летописи» утвердилось мнение, что летопись писана так называемой «белорусской скорописью» с широким использованием беларуских слов. Из сопоставления этих фактов мы легко приходим к выводу, что в Вильне на рубеже 16-17 веков разговорным был так называемый «русский», являющийся по сути своей «беларуским (литвинским)», или, как сейчас его принято называть – «западный диалект русского языка».

 

«... Год 1594 ... Потом пришло какое-то братство на святого Спаса: по округе ходили, новые [церковные] церемонии делали, не по уставу святых отцов, на осленке помногу раз ездили. Сгорела церковь святого Спаса, жеребенка съел волк, дитя, которое седело на месте Христа, ослепло. В том же году весной в Могилеве заложен костел святого К на поселении покойного Овтушко Богатого, а перед тем в Могилеве польских костелов не было ...».

 

В этой цитате читается простота человека, смешавшего воедино столько разных по масштабам и значимости событий. Простой народный стиль изложения, ярко выраженный в приведенной цитате, не может не подкупить своей неподдельной искренностью.

 

Очень почтительно отношение автора ко всем Полоцким православным архиепископам-владыкам. В то же время мы находим неуважительную запись про чужеземца, занимавшего место Полоцкого архиепископа: «... За короля Стефана, за митрополита Девочку, за владыку полоцкого Терлецкого ляха, потому что перед этим [он] был ротмистром, а теперь век свой изжил ...».

 

«Баркулабовская летопись» может служить своего рода изложением последовательного продвижения униатства на территории ВКЛ глазами простого православного священника из глубинки.

 

«... В 1583 году календарь новый выдан ...». Здесь речь идет о замене православного месяцеслова юлианского летоисчисления на православный месяцеслов григорианского стиля.

 

Сразу далее по тексту читаем: «... [1583 год]. В это же время было великое замешательство между панами и между людьми духовными, а также и людьми простыми. Было [много] плача великого, нареканий сильных, проклятий, ругани, убийств, грабежей, заклинаний, видя, как новые праздники устанавливали, [старые] праздники отменяли, купцам торги или ярмарки отменяли, как будто было начало пришествия антихриста, в таком великом замешательстве [все были]. Тем же временем начали во Львове, в месте Виленском, в Бресте школы [духовные новую] науку выдавать, братство какое-то [новое] устанавливать и тем закон и веру [новую] утверждать, за патриархов не говорят бога ни просить, ни его вспоминать, только за папу [римского] ...».

 

Иными словами, автор был свидетелем перехода традиционного православия в униатство. Следующий взрыв недовольства пришелся на 1592 год:

 

«... В том же году 1592 случилось великое и немилостивое замешательство в вере от римлян [католической] на святую веру восточную греческую [православную]. Начали соборы помесные проводить, а в месте Виленском братство ученых людей к себе на прибежище пустило Григория Раготинца, Стефана Зизания из места Львовского. Они сильную и великую войну с римлянами [католиками] вели, не только на ратушах, на рынках, по дорогам, но и посреди церкви святую войну [вели], речи великие говорили, как им [униатам и католикам] господь бог против их великого давления и вымышленных уставов и законов никогда не помог и не поможет. Теперь же начали от господаря короля до архиепископов с просьбами и угрозами листы фальшивые писать и посылать по всем городам ...».

 

И далее следуют строки, которые иначе как криком протестующей против униатства души и не назовешь: «... В том же году [1592] при Феофане владыке поставлен на владычество Полоцкое Нафанаил Терлецкий, начальник нового календаря беззаконного, им данного и безымянного. Как того зовут, кто его [календарь] дал? Ни Моисей, ни Христос! И это было очень скрыто, тайно, между собой спрятано, аж до 1596 года. В том же году 1592 дал господь бог видимый знак: осенью до самых Покровов [15 октября новый стиль] на деревьях листья не опали и были зелены осенью так, как по весне, а на некоторых деревьях так и зимовали ...».

 

15 октября с зелеными листьями на деревьях означает теплую осень, которая в современных Беларуских условиях встречается довольно часто. В этом «знаке» мы усматриваем только желание самого автора во что бы то ни стало отыскать подобные «знаки» как поддержку его личному протесту.

 

Однако новый униатский календарь был все-таки окончательно введен, о чем уже читаем смиренные строки: «... [1597 год]. За государем королем Жигимонтом Третьим, за канцлером Львом Сапегой, за митрополитом Михаилом Рагозою, за владыкой полоцким Гермогеном, за новым календарем ...».

 

В 1607 году на государственном уровне вновь возникли межконфессиональные трения, о которых автор слышал лично и описал следующим образом: «... И в том году 1607 великое было несогласие и замешательство короля с панами, панов с королем, со святителями, великий бунт, убийства, кровопролитие. От государя короля на дома [панов] посылали, шляхте вред великий делали. Очень страшно было слышать, или тем, где это все делалось, видеть. Хоть и конституция была выдана религии греческой [православной], но потом за великими и дивными делами [конституцию] разорвали. На том так и осталось, только великие убийства, мародерство, кровопролитие сделали святителям [православным] ...».

2.7. ДЕНЕЖНАЯ ПОЛИТИКА

 

В. Антипов

 

Минск, март 2010 год

 

dodontitikaka@mail.ru