«... Об очень великой неволе Московской от Татар. Тот Иван Васильевич [Грозный-Ужасный], человек, что после своих предков на Великое Княжество вступил, но было оно в неволе и в подданстве Татарском тех Татар, которые за Волгой живут. И так строго был невольником от них каждый Князь Московский, что где посол или гонец Татарский по дань или по другому какому делу в Москву приезжал, тогда должен был сам Князь Московский пешком выходить посла встречать, a кубок кобыльего молока (питье которого Татарам есть наивкуснейшее) с великим поклоном и челобитьем до земли подавать Татарину, на коне сидящему. Переводчику же, читавшему листы Царя Татарского, для сидения подстилку из наилучших соболей подстилал, а сам с правящими своими панами стоял, а потом, выслушав листы, челом ударял и на колени падал, ни слова не говоря, даже если против лучших приятелей и христиан войну объявить приказывали. Замыслил избавиться из той строгой и тяжкой неволи Иван Васильевич, муж сердца смелого и настоящий рыцарь, не смог стерпеть, выбился из той повинности. А пограничных и прилежащих Русских Князей себе подчинил больше хитростью, также силой под мощь свою добыл, так же замков, издавна Литве служивших, много побрал. A имея государство великое на заход солнца, Новгород Великий захватил, город очень широкий и людный, наибогатейший и славнейший, с множеством купцов разных со всех стран северных. Тем зверством и захватом того города славного Иван Васильевич, Князь Московский, замахнулся на все края Княжества Русского и Литовского, мысли свои обернул. Король Казимир, видя, что со строгим Князем Московским войной свое государство защитить трудно, велел с ним спокойно обходиться и просил Князя Ивана о покое. И взяли между собой мир на много лет, а Новгород Великий и несколько Княжеств от Литвы оторванных, пропало ...».

 

Скорее всего, этот текст писался вскоре после захвата власти в Орде самопровозглашенным Царем Иваном Грозным и не в Московии, так как Иван Грозный в летописи как Царь не упоминается. Если бы летопись писалась в зоне влияния Москвы, Иван Грозный мог фигурировать в столь серьезном документе только как Царь.

9. КУЛИКОВСКАЯ БИТВА

 

 

— Еще одно свидетельство чудесной осведомленности автора в тайных событиях: «... B ту же ночь некоторый муж по имени Фома Халцебиев ввиду своего известного мужества был поставлен Великим Князем [Московским Дмитрием] на внимательной страже от Татаров. И открыл ему Бог увидеть видение: на высоте облако светлое, и тут как будто полки какие-то очень великие с востока выходили. С южной же стороны пришли два юноши светлые, имея в руках своих свечи горящие и мечи острые. A то были святые мученики Борис и Глеб, которые говорили полковникам Татарским: "Кто вам повелел Отечество наше, нам от Господа дарованное, опустошать", и начали их сечь так, что ни один от них не убежал. A назавтра тот Фома рассказал Великому Князю, Князь же запретил ему об этом никому говорить ...». Однако, видимо, Фома Халцебиев не сдержался, и поведал эту историю автору «Хроники Литовской и Жемайтской».

 

— Но апогей информированности достигнут в переписке Андрея Полоцкого и Дмитрия Брянского, сыновей Ольгерда (смотри ниже): «... Старший брат же, Князь Андрей, послал к своему меньшему брату Дмитрию потайной лист, который был так написан: "Знаешь, брат, наш отец, наш Ольгерд от себя отринул и возненавидел для того, чтобы предать веру православную христианскую, но нас Бог принял как отец и создатель наш, поборемся же до смерти за святую веру и пойдем на помощь Великому Князю Дмитрию и всему христианскому народу против поганого Царя Мамая". Прочитав лист от брата своего Андрея Князь Брянский Дмитрий умилился и со слезами сам себе сказал: "Дай нам, Господи Брже, благое и угодное тебе желание совершить", и послал к брату своему ответ такой: "Готов я, брат, идти с войском своим ..."». здесь теряется всякий смысл потайного листа – что же это за потайной лист, о котором летописец повествует всему миру? Но этот элемент важен в ином понимании: совершенно очевидно, что написать такое и таким слогом мог только православный глубоко убежденный в своей вере человек.

 

5. Перед битвой Дмитрий спрашивает святого Сергия об исходе битвы, среди прочего он слышит такой ответ: «Что из того, что увидишь ты, Царь, возьми (Що ся видит тобе, цару, озми)». Суть такова, что Дмитрия никто Царем не называл и называть не мог, этот титул во времена Дмитрия предназначался только для правителей Орды, но никак не для вассалов, коим и было Великое Московское Княжество. Это указывает на то, что сказка про Куликовскую битву была написана не ранее 1553 года, когда Иван 3 Ужасный самопровозгласил себя Царем. Так, в этой же истории в одной фразе Дмитрий называется как Великий Князь, а Мамай именуется Царем.

 

6. Цитата: «... Великий Князь [Дмитрий] же, мало удерживаясь от слез, не позволяя себе плакать при народе, но сердцем горько плача, сказал своей жене: "Жена, не плачь, потому что Бог за нас, и мы с ним". И утешив ее своими словами и поцеловав, сел на своего воинского коня, и с ним все Князья, как соколы, полетели из Москвы в воинском торжественном наряде ...». Этот элемент на ряду с контекстом всего повествования косвенно указывает, что писатель всей истории был жителем Москвы. Однако упоминание Русских солдат как жолнеров, («... тогда старые жолнеры Русские радовались, неприятелей чуя ...»), а также наличие в тексте никогда не существовавших «Русских рыцарей» и «Русских хоругвей» этот факт опровергает – жолнер, рыцарь, хоругвь это западные термины, которые могли придти только с Польско-Беларуско-Украинских земель.

 

7. Великий Князь Литовский Ольгерд упоминается как союзник Мамая. Довольно детально описывается его выжидательная политика, приводятся его диалоги, выстраиваются в цепочку его действия. Дело в том, что к моменту описываемых событий Ольгерда как три года не было в живых. Это говорит о том, что автор совершенно не разбирался в описываемых событиях, был очень далек от них в хронологическом плане и был вынужден связывать логические цепочки со своей неосведомленной точки зрения. Упоминание Ольгерда в событиях вокруг Куликовской битвы является прямым научным доказательством того, что вся история является мистификацией и вымыслом.

 

8. Совершенно по иному истолкованы причины неучастия в битве Литвы на стороне Мамая. Традиционным взглядом является мнение, что Ягайло со своим войском не успел к началу битвы. Автор же «Хроники Литовской и Жемайтской» утверждает, что Ольгерд сознательно не пошел на битву из соображений собственной безопасности: «... Ольгерд же, собрав Литвы много, Варягов и Жмуди пошел на помощь к Мамаю. Придя же к Одуеву, услышал, что Великий Князь Дмитрий с великими войсками пошел на Мамая, и Рязанский Князь Олег [союзник Ольгерда] тоже побоялся, стал у Одуева, говоря: "Прельстился, чужого разума послушав. Никогда Литва не была учена Князьями Рязанскими, а теперь Князь Рязанский и меня обезумел, и сам погиб. И так будем тут стоять, пока не услышим о победе Московского Князя Дмитрия" ...». Это прямо говорит о двух вещах: во-первых, это очередное научное доказательство ненаучного начала всего описания, и, во-вторых, к моменту написания истории о Куликовской битве в «Хронике Литовской и Жемайтской» еще не была создана версия о Ягайле как союзнике Мамая. Автора этого элемента о Куликовской битве следует назвать заинтересованным автором, который наверняка собирал все материлы о ней. Но он, этот крайне заинтересованный в истине автор, почему-то не слышал версии о Ягайле и вынужден был придумывать свою, еще более несовершенную и фантастическую с уже умершим Ольгердом. Как такое возможно? Это логическое несоответствие прямо указывает на то, что история с Ягайло и его опозданием к началу Куликовской битвы было создано позже, чем написана рассматриваемая сказка о Куликовской битве в «Хронике Литовской и Жемайтской».

 

9. История с Ольгердом становится просто невыносимой после введения в повествование в качестве союзников Великого Князя Московского Дмитрия его сыновей, названных Андреем Полоцким и Дмитрием Брянским. Итак, если верить автору, уже умерший отец и сыновья воевали друг с другом, что не только полностью опровергается подлинными историческими документами, но и является логическим абсурдом.

 

10. О Князьях Брянских. Если ранее по тексту в этой должности значится Глеб, то ближе к битве это уже Дмитрий Ольгердович. Такая путаница несовместима с понятием серьезного исторического документа. Это указывает на то, что автор пользовался как минимум двумя первоисточниками и верифицировать их с точки зрения хронологии он по каким-то причинам не смог.

 

11. Автор совершенно не ориентирован в местах, о которых пишет. Так, Дмитрий Брянский идет воссоединиться с Андреем Полоцким «на север к Дону». Дон ни к Беларуси-Литве, ни к Брянску никак не может быть на севере. Разгуливать с войском в местах, откуда Дон находился бы от него на севере, Дмитрий Брянский ну никак не мог. Удивительно, но войска сошлись в нужном месте и в нужное время! Скорее всего, автор вообще не представлял, где они встретились, но вместо того, чтобы уйти от этого момента, он решил его придумать – и получилось вообще не читаемо.

 

12. Слишком надумано выглядит элемент с переодеванием и подменой Великого Князя Московского Дмитрия: «... [Дмитрий] приехал под свое черное знамя и, сойдя с коня, снял с себя накидку царскую и в другую облачился, и на другого коня сел. А своего коня отдал под любимого своего Михаила Андреевича, и ту накидку царскую на него возложив, повелел и знамя свое приятелю своему над собой возить, и под тем знамением убит был Михаил за Князя своего ...». Мы привели самый знаменитый элемент, на который ссылаются все критики официальной трактовки Куликовской битвы. Собрав воедино данные из других источников, упомянутые события с переодеванием Дмитрия можно дополнить следующим образом: Великий Князь Московский Дмитрий по прозвищу Донской переоделся в форму простого воина из страха перед возможным поражением или из страха быть убитым в сражении. Хотя вариант «Хроники Литовской и Жемайтской» представляет нам совершенно другого Дмитрия: «... [Дмитрий] воссев же на коня своего, взял палицу свою железную и выехал из полка прочь, желая сам впереди всех начать битву от великой ревности за веру христианскую, за церкви святые, за землю Русскую и за свою обиду. Но Русские Князья и рыцари задержали его ...». Этот вариант совершенно смехотворный хотя бы потому, что никаких палиц у Великих Князей быть не могло, да и такое поведение входит в прямое логическое противостояние с историей с переодеванием. Также совершенно нелепо выглядит утверждение авторов о ранении Дмитрия во время сражения: наверняка Дмитрий, переодетый в простые доспехи, непосредственного участия в битве не принимал – неужели он переоделся только для того, чтобы участвовать в ней как простой воин? Это становится не просто смешным, а смешным до абсурда, когда автор утверждает, что исхода сражения раненный Дмитрий не знал и не видел горы трупов! Как же он сражался, с кем и где? С закрытыми глазами и спиной к врагам? Нам же кажется, что никакого переодевания быть просто не могло, так как сам этот факт с большой долей вероятности мог привести к поражению через упаднические настроения в войсках. Все это домыслы и явные литературные выдумки очень поздних авторов, хронологически значительно отдаленных от реальных событий, их единственная цель – всеми правдами и неправдами наполнить драматизмом свой рассказ.

 

13. Битва Пересвята с Челубеем является вершиной нелепости: «... А где уже близко с собой войска сошлись, вышел Татарин один с полку Татарского по имени Челубей, пред всеми хвалясь мужеством, как древний Голиаф. Его увидев, монах Пересвят, присланный от святого Сергия, сразу выехал из полка Владимира Всеволода, говоря: «Этот татарин ищет противного себе рыцаря, а я хочу с ним во имя Господа Саваофа увидеться и принять венец Царствия Небесного». Был же на нем шлем с образом ангела, изображенного со схимой и крестом. [Пересвят] обернувшись ко всем, сказал: «Отцы и братья, простите меня грешного». И ответили все: «Бог тебя простит и благословит и поможет тебе молитвами святого Сергия». И поскакал на того Татарина. Татарин же устремился против него, и все христиане крикнули: «Боже, помоги рабу своему». И ударились оба рыцари, монах с татарином, крепко копьями и, пав оба на землю, тут же скончались ...». Абсурдность выдают элементы, которых нет в современных битве летописных источниках, но которые чудесным образом возникли через 150 лет: имена героев, три реплики, описание шлема, точная эмоциональная окраска. Кто же это там присутствовал и так точно записал? Увы, наукой исключаются куда более доверительные источники, чем такие явно заказные.

 

14. Совершенно нереальное количество участников битвы: «... a как не было велико и пространно место между Доном и Мечей, но и на нем было тесно. От такого великого и плотного войска не только от оружия падали, но и сами о себя разбивались, и от тесноты великой некоторые задыхались, другие же под ногами конскими умирали, и реки кровавые текли ...». Также: «... Русские воинства, победивши Татар, возвращались под свои хоругви к обозу одни второго, другие третьего, иные четвертого и пятого дня [после сражения] ...». Число участников битвы не дается даже приблизительно – это верный признак того, что на момент рукописания не осталось не только свидетелей того сражения, но и тех, кто слышал эти рассказы не только от очевидцев, но и от других приближенных к событиям лиц. По этой причине для придания значимости события использован испытанный литературный прием – описать дело так, чтобы стало страшно. Это все тоже очевидная сказка. В более реальное русло вводят приведенные данные после битвы: точное число убитых со стороны Дмитрия – 3 250 человек, точное число побитого войска Мамая – 12 000. Это всего лишь 6-8 заполненных трибун современного стадиона, а столпотворение на стадионе возможно только в очень узких местах, но никак не между двух рек.

 

15. На сказочность повествования прямо указывает наличие огромного числа видений, знамений и пророчеств, мы их даже не решились всех сосчитать, вот последнее из них: «... на шестой час [битвы] над Великим Князем небо было отверзлось, из которого вышло облако, как багряная заря, низко держащееся. То облако полно было рук человеческих, одни руки держали оружие, другие венцы, иные цветы очень черные, а когда пошел седьмой час, очень много венцов от рук того полка облачного опустилась на полки христианские ...». Мы приводим этот пример только потому, что это случилось прямо над сражающимися, но видел это только «один человек благочестивый в полку князя Владимира». Кроме того, к тому времени местоположение Дмитрия не было известно никому, его после сражения долго искали. Как говорится, ни в какие ворота, кроме ворот сказочных, эта история не лезет.

 

16. Бросается в глаза совершенное незнание отличных от христианской систем богоисповеданий: «...Тогда Мамай, видя погибель свою, начал призывать плюгавых Богов своих: Перуна, Савата, Ираклия, Гурка и мнимого великого пособника своего проклятого Магомета ...». Языческий славянский Перун с мусульманским Магометом ну никак не вяжутся. Этот элемент мы приводим как указание на то, что писавший эту историю человек был огражден от внешнего мира, так как тех же Татар, исповедавших мусульманство, во всех краях было предостаточно с официально разрешенными мечетями. Таким образом мы заключаем, что писавший эту сказку с большой долей вероятности был монахом.

 

17. А вот как могло родиться следующее обстоятельство, нам не понятно: «... Потом нашли Федора Семеновича Белозерского, подразумевая под ним Великого Князя [Московского Дмитрия], потому что подобен ему очень был ...». Этот элемент является литературным балластом, он не ведет ни к развитию ни сюжета, ни к эмоциональной настроенности читателя, его можно было легко опустить. Но этот очень точный элемент в тексте оставлен, и причины этого нам не ясны: такой осведомленности в идентичности лиц быть просто не могло.

 

2. Этот отрывок смело можно причислить к художественным литературным произведениям.

 

3. История о Куликовском сражении носит все признаки заказного характера с целью возвышения Великого Князя Московского Дмитрия и демонизации Царя Мамая.

 

4. По нашим предположениям, исторические обстоятельства появления отрывка о Куликовской битве следующие:

 

— время написания – после 1553 года;

 

— место написания – Москва;

 

— автор сам не Москвич, он получил образование на территории современной Украины;

 

— судя по глубоким православным убеждениям, автор являлся неким духовным лицом;

 

— автор не профессионал-историк, это легко выводится из его неспособности адекватно верифицировать информацию из первоисточников как по подлинности, так и по хронологической последовательности;

 

— история о Куликовской битве является трудом-конволютивом, собранным воедино как минимум из двух источников.

 

5. Общепринятое мнение о том, что Ягайло был союзником Мамая и не успел вовремя на Куликово поле, сложилось после написания рассматриваемого отрывка о Куликовской битве в «Хронике Литовской и Жемайтской», так как эту историю о Ягайле автор совершенно не знал.

 

6. История с переодеванием Великого Князя Московского Дмитрия перед сражением не выдерживает никакой критики, никакого переодевания не было и быть не могло, какая бы цель при этом не ставилась.

 

7. История поединка Пересвята с Челубеем является неприкрытой художественной выдумкой.

 

8. Наличие огромного количества божественных видений, знамений и пророчеств в совокупности с другими прорусскими проявлениями четко указывает на исполнителя этой сказки: Московскую (Русскую) Православную Церковь. Также по некоторым очевидным данным мы предполагаем, что непосредственный писатель принадлежал к монашескому сословию.

 

9. Историческая наука, которая признает такие сказки за истинно исторические летописания и выносит эти сказки как базис своей истории, вызывает совершенно справедливое недоверие. По совокупности замечаний мы заключаем, что вся история является чистой сказкой, но как эту очевидную сказку можно выдавать за основу истории целого государства и пускать в учебники – это нам совершенно не понятно. После прочтения этого элемента ну никак нельзя заключить, что «на Куликовскую битву Русь приезжала раздробленной, но с Куликовской битвы уезжала объединенной». Это в науке называется однозначно – антинаучный бред.