ЭТО ПОДДЕРЖИВАЕМОЕ ЗЕРКАЛО САЙТА DODONTITIKAKA.NAROD.RU   -   NAROD.RU УМЕР

ТАК КАК СЕРВИС UCOZ ОЧЕНЬ ОГРАНИЧЕН, СТАТЬИ ПУБЛИКУЮТСЯ НА НЕСКОЛЬКИХ СТРАНИЦАХ

ЛЕКЦИИ АДАМА МИЦКЕВИЧА КАК

ДОВОД ЛЕТУВСКИХ ИСТОРИКОВ

 

Одним из доказательств принадлежности исторического наследия ВКЛ Летуве служит так называемый курс лекций Адама Мицкевича, прочитанный им в «College de France». Французский колледж предлагал бездипломные курсы высшего образования, в том числе по литературе и истории, посещать лекции мог каждый желающий. В 1840 году А. Мицкевич стал в нем первым профессором славянской словесности, но в 1845 году французское правительство отстранило его от чтения лекций, а в 1852 году отправило  в отставку. Первая лекция А. Мицкевича состоялась 22 декабря 1840 года, всего за четыре неполных года до 28 мая 1844 года он прочел более ста лекций.

Сам факт отлучения от должности одного из лучших поэтов Европы того времени не может не насторожить и не бросить тень на весь курс его лекций.

 

КРАТКИЙ ОБЗОР КРИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

В литературной среде этот период жизни А. Мицкевича принято обходить стороной. Хвалебных отзывов со стороны критиков о преподавании А. Мицкевичем во французском колледже практически не имеется. В большинстве своем они склонны признавать какое-то научное и литературное значение лишь в лекциях первых двух курсов. В дальнейшем, согласно господствующему мнению, А. Мицкевич полностью подпал под влияние шарлатана и мистика дурного толка (общепринятые характеристики) Андрея Товианского и его лекции превратились в открытую проповедь польского мессианизма, ожидания грядущего мессии.

А. Мицкевич после поражения восстания 1830 года отказался от политики и попытался ограничиться только литературой и языком. Но его соотечественники ожидали совершенно другого: они надеялись, что в лице А. Мицкевича, поэта с европейским именем, перед лицом Европы обретут голос многих миллионов угнетенных. Вместо этого он принял на себя роль посредника между Россией и Польшей, Азией и Европой, варварством и свободой – он стал проповедовать идею панславизма, идею единства всех Славян. В начале 1843 года произошел скандал с польским эмигрантом Мирским, который под влиянием примиренческих идей А. Мицкевича принял православие и говорил о Москве как о центре единого славянского мира. Во время этого скандала А. Мицкевич открыто третировался как пропагандист и агент России.

Исследователи указывают, что само назначение его на эту должность было спорным, так как имелись несомненно более маститые конкуренты из академический среды: Вацлав Ганке, Павел Йосеф Шафарик, Йосеф Юнгман, Ян Коллар и, в первую очередь, Иоахим Лелевель. Единственное адекватное объяснение такому выбору французского правительства критики находят в его несомненном литературном таланте и громком имени. К этому прибавляют нескрываемую симпатию А. Мицкевича восставшим в 1830 году народов бывшей Речи Посполитой против российской оккупации, это восстание поддерживала и Франция.

Славянский дискурс в Западной Европе имел одну особенность: не только полное незнание европейской аудиторией славянского мира, но и твердое нежелание вообще признавать Славян равноправными участниками европейской цивилизации. «... Вся эта масса исключается из нашего обзора потому, что она до сих пор не выступала как самостоятельный момент в ряду обнаружения разума в мире ...» – вот так заявлял Гегель в лекциях по философии истории.

Лекции во французском колледже «... стали импровизацией без плана и связи, набором противоречащих друг другу фраз, исторгаемых лектором случайно и зачастую против воли ...» (Euvres poetique completes de Adam Mickiewicz, professeur de litterature et de langue slave au College de France. Traduction nouvelle… par Christien Ostrowski. 2‑e ed. Paris, 1845. P. XVIII).

«... С грустным чувством переходим мы к последней деятельности Мицкевича – к тому времени, когда он читал в College de France лекции о славянской литературе, с 1840 по 1844 год. Из этих лекций видно, как гениальный поэт, с самого начала, вступая на профессорскую кафедру, еще исполнен был могучею силою духа, но потом постепенно ослабевал, подавляемый борьбой душевных страданий и – горько вымолвить – признаками умственного расстройства ...». Так писал один из первых русских исследователей творчества Мицкевича П. П. Дубровский (Дубровский П. П. Адам Мицкевич: Из очерков новейшей польской литературы. СПб., 1858. С. 153).

«... Следить за ходом идей в этом курсе [второй год преподавания] и трудно, и нет надобности. Если уже и в прошлом году Мицкевич обнаружил большой дилетантизм в лекциях, то курс 1841–1842 года представляет тяжелую картину болезненного подчинения ума профессора одной навязчивой идее ...». Так охарактеризовал его деятельность А. Л. Погодин (Погодин А. Л. Адам Мицкевич. Его жизнь и творчество. М., 1912. Т. 2. С. 296).

Даже в Польше с ее национальным культом Мицкевича «... вокруг его парижских лекций долгое время царило молчание ...» и даже еще к 60‑м годам 20 века, несмотря на появление ряда посвященных им специальных работ, ситуация принципиально не изменилась (Фишман С. Парижские лекции Мицкевича о славянских литературах // Русско-европейские литературные связи: Сб. статей к 70‑летию со дня рождения академика М. П. Алексеева. М.; Л., 1966. С. 238–239).

В «Истории польской литературы» Чеслава Милоша курсу Мицкевича уделено всего несколько строк, заканчивающихся замечанием, что Мицкевич перенес свой мистический энтузиазм на педагогическую почву, «... превратил университетскую кафедру в кафедру проповедника, откуда провозглашал свои новые политико-религиозные верования ...», и кончил тем, что приведенное в отчаяние французское правительство было вынуждено удалить его с его поста (Milosz Cz. Histoire de la litterature polonaise / Traduit de l’anglais par A. Kozimor. [s. l.]: Fayard, 1986. P. 317).

А. Мазон в юбилейном издании College de France практически отказал курсу Мицкевича в научной ценности (Mazon A. Le College de France et les Etudes slaves // Le College de France 1530-1930. Paris, 1932. P. 410).

«... В действительности он был недостаточно профессионально подготовлен к доверенной ему задаче. Поэтому его лекции не могли быть на уровне современных для него славистических знаний ...» (J. Mikulka, Slovanství a polská společnost v XIX. století, Praha, 1984, s. 51).

Лекциям А. Мицкевича во французском колледже очень долго отказывали в переводе на русский язык ввиду их чрезмерной критики. В лучшем случае он характеризуется «... как сознательный заступник славянских народов в европейской культуре и как историк, который старается выяснить правила исторического развития этих народов ...» (Jakóbiec, Literatura rosyjska..., s. 13).

Наиболее корректно идею А. Мицкевича выразила Ванда Смоховская-Петрова. По ее словам общее между славянскими народами и их литературами в прошлом А. Мицкевич сводит к языку, происхождению, мифологии и одинаковой исторической судьбе. Настоящее Мицкевич ищет главным образом в культуре и, в частности, в литературе, а будущее единство он прогнозирует в расплывчатой «славянской идее», которую он видит в одновременном ускоренном развитии Славян, в их равенстве и братстве (Смоховска-Петрова, Славянските литератури ... с. 60-70).

 

КРИТИКА ЦИТИРУЕМОЙ ЛЕТУВСКИМИ ИСТОРИКАМИ ЛЕКЦИИ

А теперь мы подчеркнем общепринятое негативное отношение к периоду преподавания А. Мицкевичем во французском колледже, указав на ужасающие нелепости его лекции, в которой он касается Литвы (саму лекцию смотри здесь).

В русском переводе лекции употребляется связка «Литовец – Литовцы», во французском оригинале прописаны исторические понятия «Литвин – Литвины». Это на первый взгляд второстепенная фоновая модернизация нацелена на психологию современного читателя, который подспудно должен ассоциировать исторических Литвинов, о которых говорил А. Мицкевич, с современными Литовцами. Все это – сознательная ложь «переводчика».

ПЕРВОЕ. Выделим определяющий момент данной лекции: сам А. Мицкевич относит литовскую культуру к славянской, так как рассматривает ее в своем цикле лекций по славянской литературе. Он начинает эту лекцию словами «... анализ славянской мифологии мы завершим рассмотрением литовской мифологии ... лишь изучив древность и традиции Литовцев [в оригинале Литвинов], они могут охватить всю полноту славянских религий ...». А это ничто иное, как определение литовской культуры как одной из составляющих славянской.

ВТОРОЕ. Далее А. Мицкевич не упоминает, но четко предполагает, что литовская мифология как подмножество мифологи славянской ... была создана на летувском языке. Тем самым порождается очевидное противоречие – литовская мифология как составная часть славянской мифологии никак не может быть создана на летувском языке. На этом можно смело ставить точку и перечеркнуть профессиональную пригодность А. Мицкевича как преподавателя.

ТРЕТЬЕ. Летувский язык «... не имеет большого числа письменных памятников, поэтому для прояснения литовских традиций приходится опираться на славянский язык ...». Это парадоксальное мышление – если речь идет о разных языковых группах, то как можно опираться на чуждую культуру для освещения своей? Далее А. Мицкевич говорит, что Летувский язык это «... первородная стихия, ничего общего не имеющий ни с финскими, ни со славянскими, ни с германскими языками ...». О какой опоре может идти речь при условии полного отсутствия общих свойств? В следующей фразе он опровергает и это, заявляя, что Летувский язык «... имеет он также определенные сходства со славянским языком ...».

Это не что иное, как словоблудие.

ЧЕТВЕРТОЕ. «... Dievai, что по-литовски означает божества и что нам было бы сложно понять, если бы не было славянского слова dziej, dziać, то есть действовать ...».

Во-первых, связывать летувское «диво» с польским глаголом «действовать» вызывает улыбку, Такая удивительная связь указывает только на то, что родным языком для А. Мицкевича был польский. У восточных Славян есть родственное понятие «диво», которое в польском языке обозначается «cud-цуд-чудо». Диво это и есть чудо, которое может совершить только Бог, это слово имеет тот же смысловой подтекст и является модернизацией некогда единого для всех понятия поздними славянскими поколениями. Во-вторых, «Диво» в значении Бога присутствует во всех языках латинской группы, а также по-гречески. Это одно из реликтовых слов, дошедших до нас вовсе не от летувского, а от некогда единого индоевропейского языка.

ПЯТОЕ. «... Видимые божества различных степеней в славянском языке имеют различные имена и названия, объясняющие их деятельность и достоинства, однако лишь литовцы сохранили их историю, родственные связи, их подвиги и деяния ...». Указания на изначальную родственность летувского и славянского языков принципиально верны, но в то время уже было доказано, что эти языки относятся к разным группам.

ШЕСТОЕ. «... В этой [летувской] мифологии мы находим индийский брахманизм ... согласно древней литовской религии душа по смерти человека может принять различные формы: зверей ли, животных, или растений, иногда людей ...». Это выдумки А. Мицкевича, такую связь не подтверждает ни один исторический документ. Эта фраза противоположна предыдущей, так как классический языческий сонм Богов восточной Европы Перун-Потреба-Пекло указывает вовсе не на теорию о переселении душ, а об их перенесении после смерти либо на небо (Перун), либо под землю (Пекло). Завершает это противоречие еще одна выдумка: «... наиболее усовершенствовавшаяся душа отправляется по Млечному пути в небеса, и обиталище таких душ – среди звезд, к северу от Млечного пути ...».

СЕДЬМОЕ. «... Они [Летувисы] верят, что они нездешни, не родились на этой земле, на которой живут, что в Литве они чужие и произошли из какой-то неведомой земли, простирающейся где-то на востоке ...». Это намек на Индию. Все летописные варианты легенды о Палемоне утверждают, что Палемон пришел «из краев римских» с запада.

ВОСЬМОЕ. Первая «... каста жрецов, которая, с течением времени, создала иерархическую систему, именуемую криви [Крива-Кривичи] ... Другая каста, каста воинов, именовалась вити, или викинги. Происхождение этого слова неясно. Слово «вити», должно быть, пришло из Скандинавии, однако и Скандинавы считают его чужим. Вити, скорее всего, была древняя каста рыцарей. Они были и среди Скандинавов, и среди Литовцев; кстати, связи среди Скандинавов и Литовцев были особенно тесными, и прусские Литовцы в конце концов были завоеваны Скандинавами, и их каста рыцарей состояла только из Скандинавов ...». Тут комментарии излишни – это сплошное дилетантство. «Прусские Литовцы», «вити», «каста рыцарей», «завоевания Скандинавами» не достойны никакой критики.

ДЕВЯТОЕ. «... Этот народ веками жил, чужим не известный, пока около 1150 года был призван действовать. Мы не знаем точно, почему он вдруг пробудился и стал деятельным; говорят, из своих усадьб он был поднят нападениями западных рыцарей-крестоносцев, или, может быть, позднее, был сподвигнут примером татарских набегов; все же во всех поступках этого народа очевидно, что действовать его призывает религиозное начало ...». Ни крестоносцы, ни Батый «поднять» Летувисов не могли, все это случилось намного позже. А религиозное чувство как ведущая мотивация для создания Великого Княжества Литовского – это бред, это четкая роспись в своей полной некомпетентности.

ДЕСЯТОЕ. «... Подобно Татарам, этот народ, чрезвычайно захватнический, во время своих походов думал не о том, чтобы разбогатеть ... Таким образом мы объясним ту колоссальную мощь, которая двигала этими людьми [чисто религиозными побуждениями и жаждой приключений] ...». И это очевидные измышления А. Мицкевича. Идеализация и поиск мотивов развития феодального общества в религиозной и приключенческой плоскости – это некое мальчишество, уход от реальности в мир личных фантазий. Набеги Татар никто из историков не связывает с жаждой приключений, эти набеги были обусловлены как раз-таки банальной жаждой наживы.

ОДИННАДЦАТОЕ. «... Это жестокие и немилосердные люди, не ощущавшие, как польские Князья, своей привязанности к земле, люди, не знающие родины ...». История доказывает обратное – и летописные Литвины, и Жемайты-Летувисы были преданы своей родине и всегда возвращались в свои родные края. И Новогрудок, и Вильня во все времена для всех были престижными столицами, только там могла располагаться правящая элита.

ДВЕНАДЦАТОЕ. «... Вместо того, чтобы распространять свою национальность, они сами охотно принимают русскую или польскую национальность ...». Далее по тексту А. Мицкевич эту свою мысль неоднократно перечеркивает, порождая еще один нелепый парадокс. «... Оно [летувское общество] сохранило до сих пор свои традиции, не перестало говорить на своем языке, который в самой Индии был забыт ...».  «... Мы не знаем, почему в литовских песнях Поляк всегда благородный и храбрый рыцарь, и почему Литовцы всегда отвергают влияние Гудов ... Русских они называют gudai ...». Видим противоречие – «охотно принимают русскую или польскую национальность» не согласуется с «отвержением влияния Гудов».

Реальная история утверждает, что Летувисы так и не приняли и всячески противились кириллице, они так и не научились говорить по-русски и по-польски, всячески отстаивали свой языковой ореол и во все времена этим гордились.

ТРИНАДЦАТОЕ. «... Воинственная каста Литовцев рассадила своих Князей по всему северу ... В царствование Ивана Грозного они исчезли вместе с Глинскими ...». Куда исчезли наши Князья в середине 16 века? Кто занял их место? Нелепое высказывание об исчезновении литовских Князей венчает абсурдное утверждение, что Глинские это потомки Летувисов. Но дальше – еще хуже. А. Мицкевич утверждает, что летувский народ «... не имеет чувства национальной исключительности, не имеет своей государственности ...». Это противоречит «захвату огромной территории» и «рассаживанию своих Князей по всему северу».

ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ. «... Однако литовская нация из своего захватничества не разбогатела, совсем не усилила своей мощи, а и дальше занимает то же самое пространство ...». Это кульминация «историографии от А. Мицкевича» – «захватить» пространства от моря и до моря и ничего от этого не иметь? Как в это можно поверить? Вместе с тем А. Мицкевич не отрицает реального положения дел – ореол Летувисов оставался без изменений на протяжении столетий несмотря на грандиозные исторические перипетии ВКЛ. И этому надо было искать более рациональное объяснение – Летувисы к ВКЛ не имели никакого отношения.

ПЯТНАДЦАТОЕ. «... В огромном количестве их народных песен не найдёшь ни одной не только вульгарной, но даже неприличной или чрезмерно вольной. Этот язык не знает даже грубых или грязных высказываний ...». А. Мицкевич не знал летувского языка.

ШЕСТНАДЦАТОЕ. В своей лекции он очерчивает феноменальную по своей нелепости логическую триаду. С одной стороны он делает Летувисов праотцами Ариев, Мидян, Персов, Лезгинов, Лехов и Чехов – сами оцените географию расселения этих народов. С другой стороны это не мешает ему уверенно говорить об индоевропейских народах, к которым Персы, Лезгины и Мидяне не имеют никакого отношения. С третьей стороны он утверждает, что «... религиозные традиции Индостана точно соответствуют литовским народным традициям ... Литовцы – это исключение в истории Севера, и что Литовцы – это индийская колония ...».

Если излагать это простым языком, получаем следующую сказку. В Индии обитали Индусы, которые в незапамятные времена двинули в Европу, где образовали колонию, со временем трансформировавшуюся в Литву Летувисов. Эти Летувисы родили Ариев, Мидян, Персов, Лезгинов, Лехов и Чехов, сами же так и остались колонией Индостана. Как могут быть «Литовцы исключением в истории Севера», если они «праотцы» такого числа народов? Так кто же на самом деле «праотец» Ариев, Мидян, Персов, Лезгинов, Лехов и Чехов – Летувисы или Индусы?

Сейчас такое не заявит ни один школьник, как такое мог говорить «профессор» А. Мицкевич?

СЕМНАДЦАТОЕ. «... Последний летописец Нарбутт, рассказывая, например, о свитязянках и ундинах ... эти легенды ... должны быть хорошо известны каждому Литовцу [Летувису] ...». Свитязянка считается бесспорно беларуским фольклорным элементом. Ундины же имеют западноевропейское происхождение, на русский язык это слово можно перевести как «волнянки», аналог русалок, то есть порождения морских волн (от латинского слова unda – волна). Сам А. Мицкевич родился недалеко от озера Свитязь, ни сейчас, ни во времена его детства там не было ничего летувского.

ВОСЕМНАДЦАТОЕ. «... Славяне, кажется, никогда не имели высших каст. Этот народ, я не раз об этом говорил, никогда не мог создать политического общества ...». Этот абсурд не достоин никаких комментариев, так как А. Мицкевич отвергает существование княжеской власти, бояр, воевод, тивунов, гетманов, шляхты, а также всем известных Киевского, Новгородского, Псковского, Полоцкого Княжеств.

ДЕВЯТНАДЦАТОЕ. Летувская нация посадила «... на престолы России и Польши две своих княжеских династии. Но как только эти две династии ассимилировались, перестали быть литовцами, литовская нация начала смотреть на них, как на чужих ...». Даже по такой «теории» выходит, что ВКЛ превратилось в полностью славянскую державу уже к конце 14 века, после чего «Летувисы-захватчики» не играли в нем никакой роли. Захваты «ради религии и ради стремления к приключениям» закончились ассимиляцией с побежденным народом. Прекрасная историческая парадигма!

ДВАДЦАТОЕ. «... Как можно требовать от этой нации [Летувисов] усилий в защите монархий, республик, той или иной идеи государственного управления? Литовский язык даже не имеет этих слов ...». Вот так! Захватив территорию от моря до моря «забавы ради», посадив «на престолы России и Польши две своих княжеских династии», Летувисы не смогли создать не только своего государства, но даже понять ключевых слов Князь, Республика.

 

ВЫВОДЫ

1. Общее мнение исследователей жизни А. Мицкевича о периоде преподавания во французском колледже негативное, курсу его лекций фактически отказано в научной ценности.

2. Лекция, служащая опорой для летувских историков, содержит в себе массу очевидных противоречий и дилетантских нелепостей.

3. Ссылка на нелепости лекции А. Мицкевича о «литовском языке» маркирует доводы летувских историков как сознательную ложь.